![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
hozarНа все советы, заявления, телеграммы и депутации Временное Правительство в Петрограде отвечало невнятно, уклончиво, общими фразами. Разумеется, всякое национальное ущемление должно исчезнуть. Разумеется, в свободной России не может быть ни над кем никакого насилия. Разумеется, всякий гражданин имеет право на самоопределение. Но...
И здесь, когда переходило к конкретизации, к практической реализации общих принципов, наступало невнятное бормотание, отвращение, озабоченность иными делами.
Дело, конечно, главным образом зависело не от правительства. Правительство тогдашнего времени собственной воли не имело, оно проявляло сборную волю тех политических групп, которые уполномочили его на власть. Если бы среди тех групп было твердое, выразительное мнение относительно украинства, то правительство сейчас же отразило бы ее в своих заявлениях и реляциях, как оно сделало в отношении Польши, Финляндии, Кавказа.
Иначе обстояло дело с Украиной. Признание ей автономии влекло за собой признание ее отдельной национальности. А это значило - сразу умельчить "единый великий русский народ" на 30-35 миллионов. С другой стороны, это значило перестать быть полным, бесконтрольным хозяином богатой, плодородной, сахарной, угольной, хлебной территории. Далее, это значило признать не только за царизмом, но и за самими собой вековую несправедливость к украинскому народу. А все это влекло за собой обеднение Великороссии, смещение ее с позиции самодержавного народа, уравнения с другими народами России.
Русская демократическая интеллигенция осталась все той же русской интеллигенцией - раздвоенной, импотентной, "мозговичною". Мозгом, разумом она всегда признавала все лучше и прогрессивное; интеллектуально русская интеллигенция всегда боролась до фанатичной пены на губах за прогресс, равенство, свободу - даже на каторгу, на виселицу могла пойти и шла за свои интеллектуальные Тезисы.
А в реальном, обыденном, особенно эмоциональном плане она была плотью от плоти российской темноты, брутальности, насилия и нечистоплотности, как физической, так и моральной. На столах и стенах - портреты философов, великих деятелей прогресса, братства, свободы, а в кроватях клопы, по портретами же тараканы и пруссаки. В кабинете до слез, до искреннего гнева споры и речи о равенстве всех людей, а в кухне - такие же искренние пощечины по лицу кухарке за пережаренную курицу, "тыканье" извозчикам, официантам.
То же и в украинском деле. В кабинете, - в газетах, в речах - вполне искренние слова о равенстве всех народов, о равенстве украинской нации, о правах ее, а на кухне, а в повседневной жизни - штык, кулак, пощечины за то, что возрастная служанка нарушает привилегии и вкусы "барина". И там искренность, и здесь искренность. Интеллект живет одной жизнью, - эмоция другим. Эмоция же русского интеллигента, его практический ум создал ему давнюю привычку смотреть на украинцев, как на "хахлоф", как на часть русского народа, только какую-то себе смешную, недоделанную, худшего сорта, то вроде извозчика или официанта среди национального гражданства России. В его уже давно образовалась привычка добродушно, "по барски" похлопывать "хохлов" по плечу, говорить ему "ты" и тем давать пощечины на кухне.
Русское черносотенство было более последовательным. Черносотенец хлестал по плечам и по мордам извозчиков везде и всегда, не нуждаясь в кабинете произносить высокие речи на тему равенства. Он делал так, как думал и чувствовал, честно, искренне и активно отстаивал свое убеждение, - бил по лицам и по головам тех, что социально или национально хотели сровняться.
Итак ясно, что для черносотенца никакой украинской нации не было, не могло и не должно было быть. А отсюда уже - вполне последовательно, - никаких прав, никаких равенств, никаких сентиментальностей: украинство - преступное, противное явление, которое надо бить по морде, по голове, по глазам, по чему попало и топтать без всяких церемоний как можно сильнее. Так черносотенец и делал до революции. Он бы охотно делал и во время революции, но ... приходилось ограничивать себя, церемониться, немного даже к демократическому интеллигента подделываться - одно говорит, а второе делает.
Черносотенство ругало нас мазепинцами, сепаратистами, немецкими предателями. Кадет-буржуа называл узкими шовинистами, тупыми националистами. Демократ, особенно социалист, буржуазными националистами, контрреволюционерами и реакционерами.
Петроград дни и ночи колотился в собраниях, митингах, заседаниях, демонстрациях, манифестациях. И вот в такое время в Петроград прибыла делегация от Украинской Центральной Рады.
Для них всех - и для Правительства, и для революционной русской демократии, - Украина с ее национальным движением была только лишней, скучной и тревожной проблемой. Но мы все же хотели услышать мнение самой русской демократии, мы должны были, наконец, получить от нее точный, выразительный, конкретный ответ на наши точные, выразительные и конкретные притязания.
И не получили такого ответа.
Один делал вид дурачка и удивлялся, слушая "подробную записку" делегации. Второй, действительно, был дурачком и украинское движение, украинская нация вообще явились для его вроде новоизобретенного острова среди Петрограда. Третий и дурачком не был, и не делал вид дурачка, а просто считал все движение буржуазным, реакционным, с которым всякому демократу надо бесцеремонно бороться и больше ничего. Четвертый просто ничего не слушал, а хватал нас за шиворот и требовал от нас солидарности, патриотизма, самопожертвования. Пятый томился. Шестой и не томился и не ругался, и за грудки не хватал, и вроде все знал, и как бы даже сочувствовал, но так торговался, что лучше бы уже за грудки хватал.
Взамен простого, точного ответа Правительство выпустило на нас комиссию профессоров. Они набросились на нас и начали рвать со всех сторон, пытаясь спихнуть нас с нашей позиции, втянуть в дебри юрисдикции, запутать там, и затем взять живыми в руки.
В этой комедии во время увлечения дебатами невольно из-под строгой научной мантии выглянуло их сытое, буржуазно-классовое нутро. Измеряя территорию будущей автономии Украины, они коснулись Черного моря, Одессы, Донецкого района, Екатеринославщины, Херсонщины, Харьковщины. И здесь, от одной только мысли, от одного воображения, что донецкий и херсонский уголь, что катеринославское железо, что харьковская индустрия отнимется у них, они так всполошились, что забыли о своей профессорской мантии, о своей науке, о высоком Учредительном Собрании, о своих демократических принципах. Они начали размахивать руками, розхристались и явили всю суть своего русского шовинизма. О, нет, в таком размере они ни за что не могли признать автономии.
Киевскую, Полтавскую, Подолье... Ну, пусть еще Волынь, ну, и пусть уж Черниговщина, это они могли бы еще признать Украиной. Но Одесса с Черным Морем, с портом, с путем к сакральным Дарданеллам? Но Харьковщина, Таврия, Екатеринославщина, Херсон? И какие же они украинские? Это - Новороссия, а не Малороссия, не Украина. Там и населения в большинства не украинское, это, словом, русский край. Бедные профессора даже науке своей наплевали в лицо и, как бестактного щенка, отшвышнули от себя ногой, когда она подбежала к ним со своей статистикой, с удостоверением Российской Академии Наук. Какая там, к чертям, Академия Наук, когда отнимаются Дарданеллы, уголь, железо, соль? Русский буржуа отца родного отшвырнул бы ногой, если бы он мешал ему держать и не пущать эти богатства.
Вот в чем заключалась невозможность для них признать украинскими богатые части территории Украины, заселенные с давних времен украинцами, политые их кровью, как раз те земли, где веками велась борьба украинского казачества с турками и татарами, где билось сердце казацкой Украины - Сечь Запорожская.
Владимир Винниченко
И здесь, когда переходило к конкретизации, к практической реализации общих принципов, наступало невнятное бормотание, отвращение, озабоченность иными делами.
Дело, конечно, главным образом зависело не от правительства. Правительство тогдашнего времени собственной воли не имело, оно проявляло сборную волю тех политических групп, которые уполномочили его на власть. Если бы среди тех групп было твердое, выразительное мнение относительно украинства, то правительство сейчас же отразило бы ее в своих заявлениях и реляциях, как оно сделало в отношении Польши, Финляндии, Кавказа.
Иначе обстояло дело с Украиной. Признание ей автономии влекло за собой признание ее отдельной национальности. А это значило - сразу умельчить "единый великий русский народ" на 30-35 миллионов. С другой стороны, это значило перестать быть полным, бесконтрольным хозяином богатой, плодородной, сахарной, угольной, хлебной территории. Далее, это значило признать не только за царизмом, но и за самими собой вековую несправедливость к украинскому народу. А все это влекло за собой обеднение Великороссии, смещение ее с позиции самодержавного народа, уравнения с другими народами России.
Русская демократическая интеллигенция осталась все той же русской интеллигенцией - раздвоенной, импотентной, "мозговичною". Мозгом, разумом она всегда признавала все лучше и прогрессивное; интеллектуально русская интеллигенция всегда боролась до фанатичной пены на губах за прогресс, равенство, свободу - даже на каторгу, на виселицу могла пойти и шла за свои интеллектуальные Тезисы.
А в реальном, обыденном, особенно эмоциональном плане она была плотью от плоти российской темноты, брутальности, насилия и нечистоплотности, как физической, так и моральной. На столах и стенах - портреты философов, великих деятелей прогресса, братства, свободы, а в кроватях клопы, по портретами же тараканы и пруссаки. В кабинете до слез, до искреннего гнева споры и речи о равенстве всех людей, а в кухне - такие же искренние пощечины по лицу кухарке за пережаренную курицу, "тыканье" извозчикам, официантам.
То же и в украинском деле. В кабинете, - в газетах, в речах - вполне искренние слова о равенстве всех народов, о равенстве украинской нации, о правах ее, а на кухне, а в повседневной жизни - штык, кулак, пощечины за то, что возрастная служанка нарушает привилегии и вкусы "барина". И там искренность, и здесь искренность. Интеллект живет одной жизнью, - эмоция другим. Эмоция же русского интеллигента, его практический ум создал ему давнюю привычку смотреть на украинцев, как на "хахлоф", как на часть русского народа, только какую-то себе смешную, недоделанную, худшего сорта, то вроде извозчика или официанта среди национального гражданства России. В его уже давно образовалась привычка добродушно, "по барски" похлопывать "хохлов" по плечу, говорить ему "ты" и тем давать пощечины на кухне.
Русское черносотенство было более последовательным. Черносотенец хлестал по плечам и по мордам извозчиков везде и всегда, не нуждаясь в кабинете произносить высокие речи на тему равенства. Он делал так, как думал и чувствовал, честно, искренне и активно отстаивал свое убеждение, - бил по лицам и по головам тех, что социально или национально хотели сровняться.
Итак ясно, что для черносотенца никакой украинской нации не было, не могло и не должно было быть. А отсюда уже - вполне последовательно, - никаких прав, никаких равенств, никаких сентиментальностей: украинство - преступное, противное явление, которое надо бить по морде, по голове, по глазам, по чему попало и топтать без всяких церемоний как можно сильнее. Так черносотенец и делал до революции. Он бы охотно делал и во время революции, но ... приходилось ограничивать себя, церемониться, немного даже к демократическому интеллигента подделываться - одно говорит, а второе делает.
Черносотенство ругало нас мазепинцами, сепаратистами, немецкими предателями. Кадет-буржуа называл узкими шовинистами, тупыми националистами. Демократ, особенно социалист, буржуазными националистами, контрреволюционерами и реакционерами.
Петроград дни и ночи колотился в собраниях, митингах, заседаниях, демонстрациях, манифестациях. И вот в такое время в Петроград прибыла делегация от Украинской Центральной Рады.
Для них всех - и для Правительства, и для революционной русской демократии, - Украина с ее национальным движением была только лишней, скучной и тревожной проблемой. Но мы все же хотели услышать мнение самой русской демократии, мы должны были, наконец, получить от нее точный, выразительный, конкретный ответ на наши точные, выразительные и конкретные притязания.
И не получили такого ответа.
Один делал вид дурачка и удивлялся, слушая "подробную записку" делегации. Второй, действительно, был дурачком и украинское движение, украинская нация вообще явились для его вроде новоизобретенного острова среди Петрограда. Третий и дурачком не был, и не делал вид дурачка, а просто считал все движение буржуазным, реакционным, с которым всякому демократу надо бесцеремонно бороться и больше ничего. Четвертый просто ничего не слушал, а хватал нас за шиворот и требовал от нас солидарности, патриотизма, самопожертвования. Пятый томился. Шестой и не томился и не ругался, и за грудки не хватал, и вроде все знал, и как бы даже сочувствовал, но так торговался, что лучше бы уже за грудки хватал.
Взамен простого, точного ответа Правительство выпустило на нас комиссию профессоров. Они набросились на нас и начали рвать со всех сторон, пытаясь спихнуть нас с нашей позиции, втянуть в дебри юрисдикции, запутать там, и затем взять живыми в руки.
В этой комедии во время увлечения дебатами невольно из-под строгой научной мантии выглянуло их сытое, буржуазно-классовое нутро. Измеряя территорию будущей автономии Украины, они коснулись Черного моря, Одессы, Донецкого района, Екатеринославщины, Херсонщины, Харьковщины. И здесь, от одной только мысли, от одного воображения, что донецкий и херсонский уголь, что катеринославское железо, что харьковская индустрия отнимется у них, они так всполошились, что забыли о своей профессорской мантии, о своей науке, о высоком Учредительном Собрании, о своих демократических принципах. Они начали размахивать руками, розхристались и явили всю суть своего русского шовинизма. О, нет, в таком размере они ни за что не могли признать автономии.
Киевскую, Полтавскую, Подолье... Ну, пусть еще Волынь, ну, и пусть уж Черниговщина, это они могли бы еще признать Украиной. Но Одесса с Черным Морем, с портом, с путем к сакральным Дарданеллам? Но Харьковщина, Таврия, Екатеринославщина, Херсон? И какие же они украинские? Это - Новороссия, а не Малороссия, не Украина. Там и населения в большинства не украинское, это, словом, русский край. Бедные профессора даже науке своей наплевали в лицо и, как бестактного щенка, отшвышнули от себя ногой, когда она подбежала к ним со своей статистикой, с удостоверением Российской Академии Наук. Какая там, к чертям, Академия Наук, когда отнимаются Дарданеллы, уголь, железо, соль? Русский буржуа отца родного отшвырнул бы ногой, если бы он мешал ему держать и не пущать эти богатства.
Вот в чем заключалась невозможность для них признать украинскими богатые части территории Украины, заселенные с давних времен украинцами, политые их кровью, как раз те земли, где веками велась борьба украинского казачества с турками и татарами, где билось сердце казацкой Украины - Сечь Запорожская.
Владимир Винниченко
