За сотню лет никакого прогресса

Российская демократическая интеллигенция осталась все той же - раздвоенной, импотентной, "мозговичной".
Мозгом, разумом она завсегда признавала все лучше и постепенное; интеллектуально она всегда боролась до фанатичной пены на губах за прогресс, равенство, свободу.
А в реальной, обыденной, особенно эмоциональной жизни - она была плотью от плоти российской темноты, брутальности, насилия и нечистоплотности, как физической, так и моральной. На столах и стенах - портреты философов, великих деятелей прогресса, братства, свободы, по которым бегают тараканы и прусаки, а в кроватях - клопы. В кабинете до слез, до искреннего, нефальшивого гнева споры и речи о равенстве всех людей, а в кухне - все такие же искренние пощечины по лицу кухарке за пережаренную курицу, "тыканье" извозчику, официанту. И там искренность, и здесь искренность.

То же и в украинском деле. В кабинете - в газетах, в речах - вполне искренние слова о равенстве всех народов, о свободе украинской нации. А на кухне, в повседневной жизни - штык, кулак, пощечины за то, что вечная служанка нарушает привилегии и вкусы "барина". Интеллект живет одной жизнью, эмоция - другим...
А эмоция его, этот практический ум, создал ей давнюю привычку смотреть на украинцев, как на "хахлоф", как на часть русского народа, только какой-то смешной, недозрелый, худший сорт, что вроде извозчика или официанта среди прочего национального гражданства России. И уже давно образовалась привычка добродушно, "по барски" поплескивать "хохлов" по плечу, говорить им "ты" и временами давать пощечины на кухне.

Владимир Винниченко, 1919

Все те же грабли. Перечитывая Винниченко.

Величайшим бедствием украинской нации во всей ее трагичной истории была и есть ее прекрасная территория, плодородная земля, богатства вод и земли, мягкий, теплый, здоровый климат, ее работящее население. И это было самым большим стимулом того страстного стремления Москвы к теснейшему „породнения с братским народом”, до переделки злосчастного переяславского трактата на свое понимание и хотение.

( Украинский народ на основе этого трактата )

Это была основная ошибка и беда наша.

А из нее уже естественно стали вытекать и все наши дальнейшие, болезненные и фатальные ошибки. И главной из них было фальшивое понимание нашей национально-украинской державности.

Мы были самым демократичным Правительством. Это правда. И искренне демократическим. Но это не мешало тому, что вся система экономической и социальной жизни оставалась сугубо буржуазной.

Мы так боялись, чтобы промышленность на Украине не пострадала. Мы совсем не хотели быть большевиками, которые „вносили анархию” в индустрию, которые „демагогично” отнимали у магнатов землю и без всяких церемоний отдавали ее крестьянам.

Мы не смели и пальцем тронуть финансовый капитал на Украине, этой самой неприступной крепости современного капитализма. Мы корчились от нехватки денег, не знали чем платить железнодорожникам, рабочим, не имели чем даже своих служащих удерживать, вызвали против себя недовольство, подрывали самый престиж украинской власти, но тронуть банки, где лежали нужные для общего блага деньги, мы никак не посмели.

А суд? Разве мы коснулись сути этого сторожевого пса буржуазии? Разве мы задумались над тем, что всякий суд в буржуазном обществе является не органом справедливости, а органом охраны всех привиллегий и способов грабежа господствующих классов? Нет, мы не посмели, как это сделали большевики, выбросить в помойное ведро истории весь „сводъ дЂйствующихъ законовъ” царизма и господствующих классов, и заменить его открытым, народном судом?

А школа? Боже упаси. Мы и здесь только изменили язык, изменили учителей. Только перевели на украинский язык весь тот мусор, которым старая школьная наука набивает молодые умы.

Вся наша „революция” ограничивалась тем, что мы неукраинцев заменяли украинцами и велели прикладывать те законы „именем Украинской Народной Республики”.

( Ужасно характерно, )

Единственной активной милитарной нашей силой была наша интеллигентская молодежь и часть национально-сознательных рабочих, которые горячо стояли за украинскую государственность, понимая эту государственность так же, как и мы ее понимали. Это, действительно, были герои, самоотверженные, отважные и последовательные до самого конца — до смерти. И нет большей боли и стыда, чем вспомнить, как мы цвет нашей нации, лучший ее элемент посылали на смерть во имя борьбы за чужую нам государственность, за сохранение господства классов, вечно враждебных нашему национальному возрождению.

Но и эти жертвы не помогали. Наша молодежь, студенты, гимназисты, наш самый активный элемент пролетариата погибал без толку и без надежды на победу. Не в лицах было дело. Если бы ожил Александр Македонский или Наполеон, и захотел помочь Центральной Раде и Генеральному Секретариату, то не помогли бы и они.

Единственная помощь, единственное спасение было не идти вразрез с настроениями масс, а согласиться на их желание смены власти и ее социальной политики, тем сохранить эту власть в национально-украинских руках и не внести в массы конфликта между национальной и социальной идеей. Не надо было национальную идею, все дело национального возрождения нашего народа делать делом буржуазного демократизма и тем баламутить широкие массы и отвращать активный их элемент - пролетариат, от самой идеи национального возрождения. Надо было быть, по крайней мере, умными политиками: надо было понять дух времени, его тенденции и не выпускать власти из украинских рук.

Владимир Винниченко. 1920.