Я буду помнить

Я буду помнить этот день до конца жизни...

...я буду помнить уханье разрывающихся под Консерваторией гранат...

...я буду помнить мальчика, зашедшего в маршрутку на Лыбедской. Мальчика с прекрасным чистым лицом. В берцах. И огромным походным рюкзаком. В кармашке которого торчал зонтик. Врущего маме по телефону, что он только до КМДА и сразу обратно. Да-да, только до КМДА, а зонтик так... ну, подумаешь, зонтик... в бесснежном феврале... с водометом на Институтской... Каждый раз, вспоминая этот зонтик, я плачу...

...я навсегда запомню запах страха, который не смывался ни мылом, ни шампунем, ни ими обоими вместе. Я уже стерла на себе всю кожу, а он все не смывался и не смывался...

...этот день навсегда станет днем, в котором мне не удалось сохранить лицо... Умение делать хорошую мину при самой плохой игре стало для меня сверхзадачей с тех самых пор, как закончилось детство. И, кстати, перед операцией в институте рака я больше всего боялась того, что в тот самый момент не сумею сохранить достоинство. Но в операционной мне худо-бедно, а все-таки удалось не скатиться в истерику и даже поддерживать светскую беседу с анестезиологом. А 19 февраля 2014 года, сразу же после второго взрыва в непосредственной близости, я лицо потеряла... Продвигаясь все ближе к передовой, я громко, некрасиво и совершенно то ли по-бабьи, то ли по-звериному выла. Это было очень некрасиво и стыдно... Но я прощаю себе эту потерю. Не простила бы, если б удерживая покер-фэйс оттуда сбежала. Но я шла. Шла и выла. Выла, но шла. Туда, где было нужно то, что у меня было...

...молока в пакетах нет. Если я возьму еще одну бутылку, я просто не донесу пакет. А в рюкзаке уже нет места - там фотоаппарат, хлеб и то, из чего можно наскоро сделать бутерброды. Под завязку. Я прошу продавца нарезать мне большую палку колбасы и большой кусок сыра и думаю о том, что она сейчас начнет ругаться. Но продавец со словами "ничего-ничего, конечно, я все сейчас сделаю" аккуратно нарезает продукты, украдкой вздыхая и смахивая слезы. Она понимает куда и зачем я собираюсь. Мне кажется, что когда я отвернусь она перекрестит меня вслед...

...еду в маршрутке - метро закрыто - и сходу определяю кто "по гречку, соль и спички", а кто "наши". Не ошибаюсь ни разу. На Толстого оказывается, что "наши" не местные и как добраться туда, куда нам всем нужно, без понятия. Чувствую себя немного экскурсоводом, веду группу по Пушкинской. Пушкинская еще открыта. Через несколько часов - внутренние часы остановились и время стерлось, на обратном пути, в общем - улица перегорожена милицейской машиной, стоит пост ДПС и менты проверяют у всех документы...

...я возвращаюсь домой и слышу как по ступенькам спускается соседка, с которой я всегда найду о чем поговорить. Она замечает меня и, вероятно, хочет спросить "ну, как там?". Но на мне все еще нет лица и у меня нет слов - только адская смесь из чувств и эмоций... поэтому я как воришка быстро-быстро проскальзываю внутрь квартиры, приваливаюсь спиной к двери и тихо по ней сползаю...

Я буду помнить... И вы тоже не забывайте, пожалуйста...


Любовь Чуйко

Безвестным героям

Они не лезли в объективы камер, они наоборот, скрывали лица под балаклавами.
Они не требовали себе ничего, они наоборот, пришли дать все, что они могли.
Они не умели складно говорить, да и вообще говорить не по делу.
Они ничем не похожи на героев, как мы их себе представляем.
Но они сделали нашу историю. Они сделали то, на что никто, кроме них, не надеялся. Они сломали диктатуру на последнем рубеже своей обороны.

После разгрома самообороны Майдана на Шелковичной и Крепостном, после прорыва Беркута на Майдан, их оставалось совсем немного.
Им противостояла вся сила, которую смогла стянуть власть - больше 20 тысяч профессионалов. С водометами, БТРами, автоматами и снайперами.
Они остались без пищи, медикаментов и бронежилетов, сгоревших вместе с Домом профсоюзов.
Заблаговременно извещенное о предстоящей жестокой зачистке, их бросило руководство оппозицией.
Увел бойцов Правого сектора Дмитро Ярош.
Профессионально оценив соотношение сил и средств, ушли многие бывшие "афганцы".
Не собираясь становиться самоубийцами, еще раньше ушли сочувствующие и простые зеваки.
И только эти несколько сот пацанов, многие уже потерявшие друзей, увидев за пеленой дыма готовую к атаке армаду и поняв, что до утра им не дожить, остались умирать.
Они отбивали атаки БТРов коктейлями Молотова, они отражали броски противника камнями и фейерверками, они жгли огненные баррикады. Под утро, когда кончились покрышки, в огонь пошло все, что могло гореть - пища, палаточная утварь, одежда.
Они выдержали все и простояли до утра, когда подоспевшие Львовская и другие сотни с ходу бросились в контратаку по Институтской, навстречу своей смерти.
Мы так и не узнаем имена этих трехсот спартанцев.
Героям слава? Героям пофиг. Герои не жаждут почестей. Они ходят сейчас рядом с нами по улицам, ездят вместе с нами в метро,  сидят рядом в кафе. Мы не отличим их от других таких же пацанов. Разве что по чуть более скорбному и потеряному взгляду, навсегда раненому Майданом.
Я преклоняюсь перед ними. Счастья вам, пацаны! Вы его заслужили.